Наша родословная (продолжение)


Гул орудий и зарево с Запада всё приближались. И 2-го октября, придя утром на свои участки, мы не обнаружили никого из руководителей: потом выяснилось, что немцы прорвали оборону и идёт быстрое наступление. Наше начальство на машинах укатило в Москву. А мы пошли пешком, не имея карт, не зная точного направления. Я считал, что казённое имущество бросить я не могу и очень долго тащил с собой лопату (хорошую, стальную). Только в конце пути я оставил её в какой-то деревне (м.б.за кусок хлеба или картошку ?).

Сперва шла толпа, потом она рассасывалась, люди уходили по разным дорогам, никто точно не знал, куда идти. Есть было нечего. В каком-то городке попалась работающая столовая. Я взял там две порции какой-то вермишели. Не успел начать есть, как раздались крики: "немцы выбросили десант". Все разбежались. а я решил доесть свою вермишель. Никаких немцев я не увидел, это была паника.

Через некоторое время люди разбрелись по разным дорогам и в конце я остался один. На всём пути до Наро-Фоминска я не встретил никаких наших войск, никаких оборонительных рубежей. Однажды я зашёл на ж/д станцию "Тихонова Пустынь". Там не было ни души. Пути и станция были разбомблены. Я решил поискать, нет ли чего-нибудь съестного, очень был голоден. Вдруг прилетел самолёт и, заметив ме- ня, стал на меня пикировать и обстреливать из пулемёта. Я пытался где-то спрятать- ся, а он несколько раз возвращался и снова пикировал на одного человека.

Наконец я дошёл до Наро-Фоминска (не помню, сколько дней это продолжалось) На вокзале - уйма народа, поезда не ходят. Вдруг сказали, что пойдёт поезд в Москву, билеты будут продаваться по московским паспортам. Он у меня был. и вот я купил билет и еду в Москву!

Прибываем на Киевский вокзал. Солнечное утро. На площади работает какой-то коммерческий магазин. Захожу и покупаю французскую булочку, 100г сливочного масла и 100г варёной колбасы. Делаю огромный бутерброд и там же в магазине всё проглатываю: блаженство!

Я - дома! Отчима Евгения Анатольевича Макиевского нет: он - врач и его ещё в июне призвали и отправили во Владивосток. Там ждали нападения Японии и раз- ввертывали эвакогоспиталя. А мама работала в Онкологическом институте им. Гер- цена на Беговой улице и училась на курсах медсестёр в Боткинской больнице.

Вскоре после приезда у меня распухло левое колено: травматический бурсит, сказались трёхмесячное ежедневное копание противотанковых рвов и пеший пере- ход в Москву. Ходить я не мог и "знаменитое" 16 октября пролежал дома. А потом надо было устраиваться на работу: в Москве - карточная система. Сосед моего школьного друг Бориса Серюгина работал главным инженером какого-то строи- тельного треста на Полянке (около к/т "Ударник") и устроил меня на работу в ка- честве разнорабочего (это - рабочая карточка).

Я работал на каком-то железо-бетонном заводе арматурщиком. Мы разматывали бухты стального прутка диаметром 10-12мм и "вязали" из этого прутка арматуру колпаков пулемётных гнёзд с амбразурами. Потом эту арматуру в специальных формах заливали бетоном. Иногда я ездил на грузовых машинах в уачестве грузчи- ка. Мы находились на казарменном положении и по вечерам нас отвозили в казар- мы. Мы являлись аварийно-восстановительным отрядом Московской противовоз- - 15 - душной обороны (МПВО). Во время ночных бомбёжек мы выезжали на места паде- ния бомб, разбирали завалы и ставили заборы, чтобы утром, идя на работу, москви- чи не видели разрушений (стоял дом, а теперь на его месте - забор). Помню, мы разбирали завалы правого крыла Курского вокзала. Пожалуй, впервые я натолкнулся на заваленный труп мужчины.

Около двух месяцев я проработал в таком качестве. В начале декабря мама получила вызов от моего отчима из Владивостока (это был закрытый город), я купил ей билет на поезд и 6 декабря проводил её. Сразу с вокзала я поехал в Ленинградский райвоенкомат и подал заявление о добровольной отправке на фронт. Мне вручили повестку. Поехал на работу, где кадровик хотел разорвать эту повестку, т.к. у меня была "бронь". Но я разъяснил о добровольном призыве и мне оформили расчёт. Зашёл на Малую Бронную попрощаться к тёте Ане и с вещами явился в военкомат. Началась моя "военная жизнь".

Из военкомата отвезли нас на какой-то сборный пункт. Туда приезжали предста вители различных воинских частей и в зависимости от специальности, образования набирали себе пополнение. Кто-то искал призывников со средним образованием, я вызвался идти к нему. Запихали нас в маленькую теплушку, теснота, жуткое коли чество людей. Справа и слева от входа - двухярусные нары, а в середине вагона - железная печурка. Дежурный должен был поддерживать огонь. Лежать на нарах можно было только на боку (иначе не умещались), а переворачивались все одно временно. Доврались мы до села Починки Арзамасские Горьковсой области. Там в каком-то большом каменном доме (м.б. бывшем имении) располагался учебный ин женерно-сапёрный батальон.

Учили нас в основном минно-подрывному делу. Ну и строевая подготовка конечно. Когда уставших от полевых занятий нас заставляли по дороге домой петь, а мы отказывались, старшина командовал : "Снять рукавицы! Ложись в снег! По-пластунски вперёд!". Обучали нас и производить подрыв по радиосигналу. Учёба про должалась месяца четыре. Мне она давалась очень легко, я получал только высокие оценки. И при выпуске мне присвоили (среди немногих) звание - сержант. В этом звании я и прошёл весь свой военный путь.

Привезли нас под Москву на Северо-Западное направление (вроде, Ржевское направление). Когда мы шли по шоссе от Москвы (а мы только ходили пешком, никто нас не возил), справа и слева от дороги было полно разбитой военной техники (орудия, танки, машины, повозки и пр., в основном - немецкие). Впечатление от московского наступления было сильное. Впервые я попал в боевые условия: был поздний вечер, впереди горела какая-то деревня, в языках пламени метались какие-то тени, кругом шла стрельба. Понять что либо в этой обстановке я не мог. К утру бой прекратился, и мы двинулись дальше. Я запомнил такие населённые пункты, где мы проходили: Зубцов и Карманово. Это где-то между Смоленской и Ржевской областями.

Вооружены мы были старыми Мосинскими винтовками и немецкими трофейными (у меня был немецкий карабин).

Так мы потихоньку продвигались на Запад. Очень уставали от больших переходов. На привалах не было сил снять вещмешок и скатку, так и валились на спину в полном снаряжении. Кормили плохо, мы всегда были голодные. Началась осень, грязь, дороги стали непроезжими. И нас бросили на настил лежнёвок. В лесу валили сосны, ели, обрубали сучья . распиливали, на плечах выносили брёвна к дороге, укладывали вдоль по обе стороны дороги - "прогоны", а на них поперёк вплотную укладывали другие брёвна. Сверху по краям снова укладывали прогоны и крепили их скобами. Позднее, будучи раненым, я испытал, каково ехать по такой "трясучке".

Зимой 1942-1943 гг. продолжалась эта же работа. Там со мной произошёл такой случай: когда я сбрасывал с плеча бревно, я поскользнулся и упал, а бревно упало мне на правую кисть и раздробило верхнюю фалангу среднего пальца. Мне её туго перевязали, а ночью поставили в караул, и я отморозил этот палец. Так я потерял ноготь.

А весной нас сняли с этой работы и послали в Гжатский район Смоленской области. Его недавно освободили, там проходила сильно укреплённая линия обороны везде было "напихано" много мин. А надо было начинать сев. Когда утром мы выходили на работу (разминирование), с нами ехала санитарная повозка и нередко она возвращалась не пустая: рота несла значительные потери. Это объяснялось тем, что карт минных полей не было (даже наших), многие наши мины были деревянные и от осенних и весенних дождей они "раскисли" и были опасны для разминирования.

Нам часто приходилось работать не с миноискателями, а со щупами (заострённый металлический прут), т.к. миноискатель на дерево не реагировал. Помню случай: мы разминировали наши противотанковые мины "ЯМ-5" (ящиковая мина, 5 кг тола). Она срабатывала только от очень большого давления на крышку (танк, автомашина), а человек мог на неё наступать без риска подорваться. И вдруг недалеко от меня раздался оглушительный взрыв. Все побежали туда. А там лежит в крови наш красавец старший сержант, помощник командира взвода, украинец, весельчак. От него осталась только половина, наг нет, но он ещё живой, всё время звал маму. положили мы его на носилки, повезли, но до медсанбата не довезли: он скончался от потери крови. Оказалось, что прощупывая землю, он случайно попал щупом в чеку взрывателя и выдернул её, отчего и произошёл взрыв. Это - очень редкий, совершено дикий случай.

На этой работе я получил своё первое ранение (лёгкое) и контузию. Дело было так. Когда нам попадалось наше минное поле из полусгнивших, разваливающихся деревянных мин, которые было очень опасно разминировать, мы огораживали это поле кольями и колючей проволокой и вешали таблички: "Осторожно! Мины!". Для этого мы несли из лагеря на шестах мотки (бухты) колючей проволоки. Они были тяжёлые и несли их по два человека. Ходили мы всегда по одной проверенной протоптанной в снегу дорожке. Был, наверное, март. По ночам бывали заморозки, а днём солнце подтапливало лёд. И вот мы идём с этими шестами на плечах, впереди - одна пара, а я - во второй паре вторым. И вдруг какой-то взрыв, меня что-то бьёт по голове и я теряю сознание. Очнулся я, стоя на коленях, уткнувшись головой в снег, без шапки. Голова гудит, в ушах - свист, ничего не слышу. Где-то в стороне бежит и держится за задницу второй солдат из первой пары. А мой напарник лежит и хрипит. Когда расстегнули на нём гимнастёрку, у него точно посередине груди маленькая кругленькая дырочка, а крови нет. Ему пробило трахею и он скоро скончался. А накануне он очень гордился своими хорошими сапогами и мечтал после войны приехать в них домой, в свою деревню.

А произошло вот что. На этой дорожке, оказалось, была установлена немецкая "прыгающая мина" ("лягушка"). Она вмёрзла в землю, а сверху покрылась прочной ледяной коркой. Поэтому мина не реагировала на наше ежедневное хождение по ней. А когда снег начал подтаивать, она сработала. Первая пара наступила на мину, а она выскакивает не сразу, а через несколько секунд. Когда они прошли, а мы подходили, мина выскочила вверх метра на полтора и разорвалась, усеяв всё шариками (диаметром 5 мм). Задний из первой пары получил шарики в мягкое место, заорал от боли и бросился куда-то бежать. А мой напарник принял "мой" шарик, Но так как я был выше его, один шарик пролетел над ним и попал в мой лоб, но повыше, касательно. Зимняя шапка меня защитила, потом я нашёл её в стороне. В госпиталь меня не направили, полежал несколько дней в медсанчасти, головокружения прошли, слух восстановился. Можно было возвращаться "в строй".

А где-то в апреле 1943 года нашу часть отправили под Москву. Верховному командованию уже было ясно, что наши оборонительные бои заканчиваются и армия переходит к наступлению. Надо будет взламывать оборонительные рубежи противника. И под Москвой начали формировать принципиально новые инженерные подразделения: отдельные штурмовые инженерно-сапёрные бригады. Вначале их создали десять, в каждой - по 5 отдельных штурмовых инженерно-сапёрных батальона (ОШИСБ). Они нумеровались последовательно (поскольку это были отдельные части. Я попал в 50 ОШИСБ. Формировались мы на станции Бутово Курской железной дороги. Туда ко мне дважды приезжала Ира Юркова (однажды - с моей одноклассницей Мирой Вейнберг). Жили мы в лесу в очень большой землянке (наверное, там размещался весь наш взвод).

Во время формировки мы много занимались. Я таскал какую-то переносную рацию (в двух ящиках), таскали мы и очень тяжёлые понтоны. У меня что-то не получались броски ручной гранаты (РГД, что ли?). При замахе в гранате что-то должно щёлкнуть и тогда её надо бросать. Однажды приехала к нам большая комиссия проверить нашу боеготовность. Демонстрировали мы и броски гранат. Я размахиваюсь, а щелчка гранаты не слышу, снова начинаю её трясти, а все окружающие меня - в панике. Кричат: "Бросай её скорее!", оказывается она уже щёлкнула. А у меня и замаха уже нет. Куда-то отбросил её неподалёку, все попадали на землю и рядом прогремел взрыв, но всё обошлось.

Иногда нас отпускали в увольнительную (если проверка на вшивость кончалась благополучно, что к сожалению бывало не всегда). Однажды мы с Ирой шли по улице Горького и около зала им. Чайковского я не заметил военного патруля и не поприветствовал его. Еле-еле Ира "отбила" меня от комендатуры и строевых занятий.

3 июля 1943 года я снова намеривался навестить Иру в день её рождения, но получилось не так. Второго вечером мы заканчивали занятия неподалеку от лагеря и ждали команды на ужин. Я осваивал работу на переносной радиостанции (её носили за плечами два человека: один - собственно рацию, а другой - питание). И в это время из лагеря донесся горн - "Боевая тревога!". Все побежали в лагерь. Команда: "По машинам!", а машины уже стоят с заведёнными моторами. Спрашиваем: " А ужин?". Но уже не до него. Похватали свои вещи и поехали. Ехали через Москву. Помню: ехали через Пушкинскую площадь по улице Чехова (сейчас - Малая Дмитровка) по направлению к Савёловскому вокзалу. Я на ходу набросал Ире открытку, что не смогу 3 июля приехать, а у светофора на углу Садовой попросил прохожего бросить открытку в почтовый ящик (эту открытку Ира получила). А нас привезли на какую-то станцию, где уже под парами стоял состав из теплушек. И нас повезли на Курскую дугу.

Прибыли мы к линии фронта 5-7 июля. Ждали прорыва немецких танков. Нас послали заминировать танкоопасные направления. Через несколько дней нам сообщили, что на наших минах подорвались несколько немецких танков. Нас отвезли на это место, мы залезли на трофейные танки и фотокорреспонденты снимали нас для фронтовых газет. (Я видел один такой снимок, но эта газета у меня не сохранилась).

А когда немецкое наступление было остановлено, началась наше контрнаступление , а потом и наступление. Оно началось, по-моему, 12 июля. Наши войска пошли вперёд! На Запад! Похоже, что мы наступали в составе Западного фронта (на его левом фланге на стыке с Брянским фронтом), а м.б. - и в составе Брянского фронта. Западным фронтом тогда командовал генерал Соколовский, а Брянским - Попов. Двигались мы в направлении г.Карачев (я помню, как мы шли ночью через горящий город.

Наши задачи с началом наступления резко изменились ("на 180 градусов"): теперь мы уже не минировали пути возможного наступления немцев, а по ночам делали проходы в глубоко эшелонированной обороне противника. Мы резали проволочные заграждения, разминировали проходы для наших танков и пехоты, оставляли проводников, показывающих войскам заготовленные проходы, а сами отходили во второй эшелон на отдых. Утром после артиллерийской подготовки войска по нашим проходам прорывали линию обороны и развивали наступление до нового оборонительного рубежа. Тогда снова начиналась наша работа.

Находясь в достаточной близости от линии фронта, мы регулярно подвергались и бомбардировкам с воздуха, и миномётным и артиллерийским обстрелам. Помню такой эпизод: мы расположились на отдых на склоне небольшого оврага. Сообщили, что прибыла кухня (её привозили на лошади). Оставив свои вещмешки ("сидора") и скатки шинелей, мы с котелками отправились за обедом. А когда минут через 30 вернулись, я не нашёл ни шинели, ни мешка: на этом месте была большая воронка. Потом я понял свою ошибку: я расположился на отдых на восточном склоне оврага, куда легко залетали с Запада снаряды и мины.

Наступление наше развивалось довольно успешно месяца 1,5. После Карачува мы двигались в направлении станции Навля (на ж/д линии Брянск-Харьков, сравнительно недалеко от г.Брянск). И вот в последних числах августа, когда мы вернулись с очередной "работы" по расчистке проходов, вместо команды "отдыхайте" мы услышали: пехота несёт большие потери, в передовые части не поступило пополнение, мы вынуждены усилить их за счёт инженерных частей, связистов, вспомогательных служб, охраны штабов и др. И мы оказались со своими ППШ непосредственно в окопах на передовой линии фронта в наступающих рядах пехоты.

И вот наступило 3 сентября 1943 года, последний день моего пребывания на фронте. Ранним утром нам предстояла атака через открытое поле, окружённое с Запада холмами. Прозвучала команда, мы выскочили из окопа и побежали. Вскоре начался сильный ружейный и пулемётный обстрел, мы залегли, атака захлебнулась. Я упал за каким-то валуном. Вдруг рядом со мной "шмякнулось" несколько пуль, вроде какой-то фриц заметил, где я затаился. А тут снова команда: "Вперёд!". Очень трудно встать, когда рядом посвистывают пули, но кто-то рядом уже поднялся, бежит, нельзя оставаться. И напрягая всю волю, вскакиваешь и бежишь, рот перекошен в каком-то диком крике. И вдруг - удар как-бы молотком по правой голени. Невольно набегу прижимаю руками к груди ногу и лечу кувырком. Больше я ничего не помнил: потерял сознание. А когда очнулся, солнце было уже на закате, тишина, никакой стрельбы. И вдруг я услышал неподалёку какие-то голоса, нерусскую речь, потом вскрик, выстрел и снова всё тихо. Я подумал, что немцы ходят по полю и добивают раненых. Подтянул к себе свой ППШ, а что дальше делать не знал. Но немцев я так и не увидел, я лежал в какой воронке и не высовывался. А когда всё стихло, решил, что надо ползти к своим, но не мог понять, куда ползти: вроде везде всё одно и то же. Наступать на правую ногу я не мог: резкая боль. Спереди в середине голени была маленькая круглая дырочка, в которую вошли края чёрной обмотки. Сзади на икре дырка была побольше, и из неё торчали лохмотья прорванных обмоток. Крови почти не было, видимо, пока я валялся, она уже свернулась.

Полз я долго, с трудом, с болями, а когда подполз к каким-то кустам, по ним периодически начали стрелять из автоматов. Очевидно, наши боялись контратаки и профилактически простреливали кусты. Дальше я ползти боялся, чтобы не попасть под свои пули. Начал кричать: "Не стреляйте, свой!". Но ветер был встречный, и меня не слышали. Наконец кто-то услышал, двое бойцов выползли из окопа, подползли ко мне и под руки сволокли в окоп.

А там было не до меня: готовилась новая наша атака, а бойцов осталось мало. Только через сутки пришли два санитара, но нести меня отказались: в окопе с носилками не развернуться, а идти по верху они боялись. Пришлось мне, опираясь руками на края окопа (как на костыли), на одной ноге "прыгать" в тыл. Когда окоп кончился, они положили меня на носилки и оттащили в медсанбат.

Здесь никакой санитарной обработки не было, просто поверх обмоток забинтовали ногу и отправили на телеге в полевой госпиталь. Тут уже была первичная обработка раны: удаление осколков костей без всякого наркоза, боль ужасная. А потом - дальнейшая эвакуация уже на машине по лежнёвке из брёвен. Такая тряска, жуткая боль! В каком-то полевом госпитале, где была более тщательная операция, поставили диагноз: "Анаэробная инфекция" (газовая флегмона). Встал даже вопрос об ампутации голени. Но какая-то врач из Риги (Соловьёва?) пожалела меня и взяла в свою палатку, сделала широкое иссечение тканей, поила меня коньяком и спасла ногу. Потом, живя в Москве, я с ней какое-то время переписывался.

А дальше - эвакогоспиталь в Туле. Я сообщил Ире где нахожусь. Алексей Константинович Юрков, её отец, направил запрос о переводе меня в Москву. Но запрос меня в Туле уже не застал: нас уже на санитарном поезде повезли в Среднюю Азию. Но по дороге изменили маршрут и доставили в Улан-Уде (столицу Бурятской автономной области).

А во Владивостоке начальником отдела кадров Управления здравоохранения (Приморского крайздрава) работала моя мама. Она получила в Крайздраве запрос и приехала за мной в качестве сопровождающей (она ведь закончила в Москве курсы медицинских сестёр и имела соответствующие документы). Нас с ней на санях под медвежьей полостью привезли на вокзал и посадили в поезд. Я был уже в гипсе и ходил на костылях. Мы приехали во Владивосток и через несколько дней меня поместили в больницу восстановительной хирургии на станции "Океанская" - 20 - (в 21 км от Владивостока).

Там я лежал в палате на двоих с одним фронтовиком, Соломоном Полонецким (Салей), у которого была ампутирована нога (выше колена). Муж его сестры был заведующим нашим отделением. В этой больнице лежало всего двое фронтовиков. И когда во Владивосток приходили американские транспорты и привозили "ленд-лиз", к нам в палату приходили делегации моряков с подарками (сигареты "Кемел", шоколад и пр.). В больнице мне сделали ещё одну операцию: чистку от осколков костей, т.к. свищ никак не затягивался. Диагноз: остеомиелит обеих берцовых костей, парез (паралич) малого берцового нерва (он обеспечивает подъём стопы, а у меня она висела (рукой её можно было поднять, но она снова падала). Если стопу поднять, я мог активно её опустить, даже сильно нажать на что-нибудь (например, на педаль газа в автомобиле). Позднее в Москве, когда мне сделали ортопедические ботинки, в них внутри была предусмотрена широкая резинка, которая крепилась под коленом и подтягивала носок ботинка кверху. Однако позднее произошла контрактура голеностопного сустава (его частичное окостенение) и у меня осталась так называемая "конская стопа". При ходьбе надо было выше поднимать правую ногу, чтобы не цепляться за бугорки и камешки.

Летом меня перевели в военный госпиталь на соседней станции "19 километр", где военно-медицинская комиссия в июле признала меня негодным к дальнейшей военной службе, я получил "белый билет", а ВТЭК признал инвалидом второй группы. На этом закончилась моя военная "карьера". Ранка (свищ) на голени на Дальнем Востоке так и не зажила.

Пожив немного во Владивостоке у родителей, я впервые увидел огромных крабов, когда их в "авоське" несли с базара, их клешни волочились по земле. Там же я впервые узнал, что селёдка бывает и свежая, причем в жареном виде - очень вкусная, нежная, жирная.

В августе я поехал домой, в Москву! Пока я находился во Владивостоке, Ира по- дала моё заявление о приёме, документы в Станкин (я ведь перед войной закончил 1 семестр Всесоюзного заочного индустриального института - ВЗИИ), т.к. в строи- тельный институт им. Куйбышева приём уже закончился. Так без вступительных экзаменов я стал студентом первого курса технологического факультета (потеряв при этом один семестр). В Москве ранка быстро затянулась (м.б. дальневосточный сырой климат препятствовал заживлению?). Первое время я ходил с палкой, а потом бросил и её.

Приехав в Москву, я попал на выпускной вечер Иры (их подготовили за 4 года). Во время моих экзаменов за первый курс мы с Ирой 17 июля 1945 года сыграли свадьбу. (В Москве ещё не состоялся Парад Победы, который прошёл 24 июня). Перед свадьбой мне удалось с большим трудом с третьей попытки "столкнуть" сопромат, после чего "разрешалось" жениться.

4 апреля 1946 года у нас родился первый сын Алёша (так звали обоих наших отцов). А 24 января 1948 года родился Саша. Жили мы недолго в моей комнате коммунальной квартиры (где проживали ещё две семьи) на Ленинградском шоссе, 20 (сейчас - Ленинградский проспект, 28) рядом с бывшим рестораном Яр ( в наше время - гостиница "Советская"). А когда вернулись из Владивостока мои родители, мы переехали к родителям Иры в трёхкомнатную (третья комнатушка - нежилая: очень маленькая и без окон) тоже коммунальную квартиру (где в одной небольшой комнате проживала большая семья). Мы вчетвером занимали комнату 14 кв.м. Вторую такую же комнату занимали баба Люба, деда Алёша, Мила (сестра Иры) и позднее - Юра.

В 1949 году я окончил Станкин и был распределён на работу во Всесоюзный НИИ медицинских инструментов и оборудования (ВНИИ МИиО). Позднее он стал называться "медицинского приборостроения" (ВНИИМП).

В 1960 году я получил (от института) свою первую отдельную квартиру (две смежные комнаты площадью 18,95 и 10,65 плюс тёмная гардеробная комната площадью 2,7 кв.м, кухня - 5,48, коридор - 3,71, ванна и туалет - 3,1 кв.м). Квартира располагалась на третьем этаже и имела балкон. Дом - блочный девяти этажный, так называемая, "хрущёвка". Мы были безумно счастливы, дети имели свою комнату, а у нас была отдельная спальня, она же - гостиная. Сейчас в этой квартире живут Тана и Алешун. В 1970 году мы вступили в жилищный кооператив (ЖСК) и в 1971 году приобрели трёхкомнатную квартиру на Юго-Западе (ул. 26 Бакинских комиссаров) в 12-подъездном 12-этажном блочном доме на втором этаже (с двумя лоджиями). В это время женился наш младший сын Саша, он вместе с Таней переехал с нами, а Алёша с Таней остались на Вятской. В новой квартире у нас появился первый внук Митя. В 1976 году мы с Ирой приобрели двухкомнатную квартиру в этом же доме (в другом подъезде) на первом этаже. К сожалению, наш разъезд не помог сохранить семью Саши, они разъехались, потеряв такую хорошую квартиру.

Оба наши сына успешно окончили среднюю школу (тогда это была десятилетка), Саша - даже с серебряной медалью. Затем Алёша легко поступил, а потом и окончил Московский энергетический институт (МЭИ), радиотехнический факультет (РТФ), а Саша - механико-математический факультет (мехмат) Московского государственного университета (МГУ). Алёша работал в закрытых оборонных НИИ ("почтовых ящиках"), защитил кандидатскую диссертацию. Саша был распределён в Институт машиноведения Академии Наук СССР, защитил там сперва кандидатскую, а позднее - и докторскую диссертацию, занимался и преподавательской работой, получил звание профессора.

Я проработал 20 лет во ВНИИМПе, а в 1969 году приказом Министра медицинской промышленности был переведён в центральный аппарат Министерства на должность первого заместителя начальника Технического управления (оно было на правах главного управления) - начальника отдела новой медицинской техники.

В Министерстве я проработал 14 лет и в 1983 году в 62 года вышел на пенсию, получив "персональную пенсию республиканского значения". С 1984 по 1989 годы я ещё поработал на неполной ставке (3 дня в неделю) в Научно-производственном объединении (НПО) "Медоборудование" и на этом закончилась моя трудовая деятельность. А с 1995 года я увлёкся общественной работо в Совете ветеранов войны, труда, Вооружённых Сил и правоохранительных органов по месту жительства (в так называемой первичной организации).